Плохой знак. Техножрецы дорожили своими машинами более всего на свете. Если бы они эвакуировались, как рассказывал Калейл, они ни в коем случае не оставили бы здесь подобного технического изобилия. Несомненно, каждый из блоков был разработан так, чтобы его можно было извлечь из своего алькова в чёрной мраморной стене.

За протироном открывался огромный зал, настоящая капелла, собор, посвящённый Богу-Машине, убертитану, владыке Марса. Пол покрывали плиты травертина сливочного цвета, подогнанные друг к другу так плотно, что между ними нельзя было просунуть и бумажного листа. Стены трехапсидного храма были облицованы гладким холодным лукуллитом. Тут остались брошенными ещё более ценные экземпляры машин. Устройства возвышались над рабочими столами, установленными шестью концентрическими кругами и окружающими центральный постамент. Все они тоже были обесточены.

Я пересёк зал и подошёл к постаменту, внутренне содрогаясь от грохота собственных шагов, эхом раскатывающихся в пустоте. Холодный свет звёзд струился через опеон, [20] расположенный прямо над массивным грандиоритовым блоком. Огромная, омываемая звёздным сиянием голова «Полководца», древнего Титана, висела над постаментом. Её ничто не поддерживало — ни кабели, ни платформы, ни подпорки. Голова просто висела в воздухе.

Я стоял возле грандиоритового блока, как вдруг почувствовал, что мои волосы стали потрескивать. Атмосфера вокруг была насыщена статикой или чем-то подобным. Здесь действовала какая-то невидимая электризующая сила, — возможно, гравитационная или магнитная, но, в любом случае, находящаяся за пределами моего понимания. Именно она, по-видимому, и удерживала многотонный череп машины. Тихое диво, характерное для техножрецов. Даже несмотря на отключение энергии, их чудесные изобретения продолжали функционировать.

На консоли одного из терминалов — медном корпусе, наполненном мешаниной из стальных деталей, посеребрённых проводов и стеклянных ламп, — я увидел оплетённый тканью нейрокабель. Один его конец был включён в дисплей, а второй оборван и растрёпан. Дело было явно не в срочном переезде.

Мне редко доводилось вести дела с Адептус Механикус. Отдельная каста со своими законами, так же как и Астартес, и только дурак станет совать нос в их дела. Только через Бура — магоса Гиарда Бура — я имел связь с ними. Без духовенства Марса технологии Империума зачахли и распались бы, а благодаря их неустанным опытам к мощи Человечества прибавляются все новые чудеса.

И тем не менее я беспрепятственно проник в самое сердце одного из внутренних святилищ.

— Эгида запрашивает Шип. — В воксе послышался голос Медеи, сильно искажённый гравитационными возмущениями. — Во имя полураспада ил…

Связь оборвалась.

— Шип принимает Эгиду, — сказал я. Ничего.

— Шип принимает Эгиду, пустота бездыханна.

По-прежнему ничего. То, что успела сказать Медея, обеспокоило меня. «Полураспад» был словом глоссии, которое использовалось, чтобы указать на важное открытие или же смертельную опасность. Но гораздо больше меня волновал тот факт, что она отключилась. Мой ответ, если, конечно, она слышала его, означал, что её сообщение было неполным или искажённым.

Я подождал минуту.

Мой вокс без предупреждения быстро пискнул три раза. Медея прощелкала по своему передатчику невербальный код, сообщая, что не может говорить и мне надо подождать.

Я смахнул тонкий налёт пыли с одного из терминалов и, задумавшись над тем, какие тайны мог бы открыть с его помощью, уставился на изношенную, покрытую рунами клавиатуру и небольшие экранчики дисплеев из толстого, выпуклого стекла.

Немного, решил я. Жадный до знаний Эмос, может, и имел бы какой-то шанс. Много лет назад он работал вместе с Буром и, как я предполагал, накопил больше опыта в путях познания загадочных техножрецов, чем хотел признать.

Датчик перемещений внезапно защёлкал, и я напрягся, выхватывая свой короткоствольный лазерный пистолет. Устройство вывело на правую линзу моей маски сигнал о движении в семнадцати шагах слева от меня, но, когда я развернулся, точек на линзе стало ещё больше. Многочисленные сигналы возникли настолько стремительно, что накладывались друг на друга, образуя сплошные пятна. Затем в течение целой секунды, пока устройство изо всех сил старалось просчитать векторы движения целей, на линзе отражалась только стандартная строчка «00: 00: 00», а потом наконец перед моим глазом побежала плотная колонка координат.

Но к тому времени я уже понял, что обнаружил датчик.

Святилище оживало.

Терминалы быстро и последовательно приходили в действие, щёлкая шестерёнками, зажигая лампы, включая экраны, шипя поршнями. Вздохнули газовые пневмонасосы, и по сети изящных стеклянных и бронзовых почтовых труб, бегущих между стенами и консолями, понеслись цилиндры с сообщениями. На нескольких столах над гололитическими проекторами засветились голографические образы: трехмерные карты геологических пластов, графики спектроскопии, показания сонаров и бегущие волны осциллограмм. Мощная подсветка зажглась на вершине постамента под парящей головой Титана, придавая ей зловещий вид.

Я присел, спрятавшись за корпус ожившей станции. Внезапное, необъяснимое включение всех устройств обескураживало и пугало. Где-то поблизости одна из машин трещала очередями, словно древний пулемёт.

И вдруг все прекратилось. Лампы терминалов гасли. Всплеск энергии затихал. Подсветка Титана потускнела и отключилась. Одна за другой пропадали голограммы. И в темноте замирал скрежет шестерёнок и сервомоторов.

Дольше всего продолжался пулемётный треск. Он звучал ещё несколько секунд, после того как все вокруг замерло, а потом тоже резко оборвался.

В храме снова воцарились тьма и безмолвие.

Я поднялся на ноги. В этом помещении не было никаких источников энергии. Что же пробудило все эти механизмы? Причиной мог стать только какой-то внешний сигнал.

Следуя здравому смыслу и интуиции, я обошёл вокруг ближайших терминалов, отыскивая тот, что грохотал словно пулемёт. Наиболее вероятным кандидатом оказался массивный прибор, судя по всему, оборудованный прибором коммлинка. Но кнопки его панели оставались безучастными к моим касаниям.

Подчиняясь внезапному порыву, я опустился на колени, заглянул под стол и оглядел пустые крепления на месте корзины для распечаток. Сама корзина исчезла. Бумажная лента валялась прямо в пыли под столом.

Я вытащил её. Она оказалась порядка девяти метров в длину. Челюсти принтера пробили в ней перфорацию, разделяя на более короткие отрезки. Было очевидно, что этот терминал уже не в первый раз выдавал распечатки, которые никто не подбирал. Конец ленты уже начинал желтеть.

Я просмотрел напечатанное. Собранные в таблицы столбики машинного кода, расположенные плотными ровными полосами. Аккуратно расстелив бумагу на травертиновом полу, я начал скатывать её в тугой свиток.

Я уже почти закончил, когда запищал вокс.

— Эгида вызывает Шип. Во имя полураспада иллюзий, с Администратумом в сердце. Монеты падают с глаз. Многогранность и хватка подкидышей. Советую изображение напёрстка.

— Изображение напёрстка принято. Шип прорастает в сердце.

Слова Медеи объяснили мне всё, что надо было знать. Им с Эмосом удалось обнаружить что-то в Администратуме, и теперь они просили меня срочно вернуться. Нам угрожала опасность со стороны Хаоса. Никому нельзя было доверять.

Я убрал лазерный пистолет в кобуру и сунул свиток под пояс.

Выбежав из здания, я помчался по разрисованному красными полосами туннелю, на ходу скидывая с плеча армейский дробовик и передёргивая затвор.